2.
Зима свирепствовала, морозы сменялись снегопадами, гипертоники валили косяком в санпропускник, Шеф шлепнулся на льду, выходя утром из машины, уволил дворников, нанял студентов на неполный день и, гордо поддерживая гипс на левой руке, каждый день обходил всю территорию, чтоб удостовериться, что все тропинки теперь притрушены свежим песком.
Я томилась, как зверек в добровольно запертой клетке.
Внешне – все было как всегда. Ходила на работу. Вела больных. Много писала, много разговаривала, много читала. Перевернула весь дом в потребности навести идеальный порядок. Разбила три вазы и едва не устроила пожар, забыв утюг на тонком тюле гардин из гостиной. Еще один вечер мучений и я зашила дырку новой оборкой. Стало кокетливей. Перевернула весь рабочий кабинет, переставила стол к стенке, чтоб не смотреть в окно, отворачиваясь от компьютера. Стало уютнее. Поменяла морские снимки на фотографии неба в Крыму, которые сделала со Славиком. Свозила его и Дашку в конный клуб. Послушно закутывалась от нахлынувших морозов в шубу и не протестовала против мнения мамы, что пора бы сменить джинсы и балетки под халатом на юбку и туфли на каблуке повыше. Был выбран компромисс. Я поменяла туфли. От остроносых черных шпилек к вечеру жутко уставали ноги, но я чувствовала так себя куда собранней. Словно готова к бою.
Каюсь, я жутко боялась встречи с Антоном. Боялась, что как-то выдам то, что происходит, боялась, что он поставит меня перед выбором, которого я боялась не сделать. Или наоборот сделать. Боялась, что предам этим и себя и его. Боялась цепляться к Марику больше обычного и ворчала про себя. Он неделями торчал в столице, приезжал только на выходные с кучей подарков и почти все время, к моему удовольствию, спал. Боялась оказаться невнимательной матерью и уделяла Дашке еще больше времени, чем обычно. Она удирала от моих нежностей к деду читать «Волшебника Изумрудного города» и безжалостно оставляла меня наедине со страхами, нежностями и попыткой упорядочить мир с помощью тряпок и пылесоса.
Дни проходили за днями. Я отдежурила и перевела двоих пациентов к нему в отделение. Я перечитала три эпикриза его больных, переведенных к нам. Мир не перевернулся. Страх оборачивался мучительной тихой грустью.
Мне уже становилось все равно, что будет дальше, мне просто хотелось его видеть. Я стала приезжать чуть позже, чтоб столкнуться на остановке с Вадиком и выслушать очередную сплетню, в надежде, что она будет про него. Глупо, правда… Я даже начала снова гулять по коридорам, ходить к Светке пить чай и в главный корпус покупать конфеты. Мы не встречались. Хотя раньше – по сто раз на дню. Или я просто не замечала этих встреч? Не придавала им значения? Единственной точкой соприкосновения оставались оперативки.
На первую оперативку не пришла я, прикинувшись жутко занятой. На вторую не пришел он – дежурство. На третью я пришла позже всех и раньше всех сбежала назад в отделение, специально сев так, чтоб не смотреть на него. И чтоб он меня не видел. На четвертую я отдалась на растерзание Вадику, рассматривая знакомые плечи за два ряда от нас, затянутые зеленой робой.
Ровно 31 день молчания.
Но ведь это и его молчание было тоже. Почему? Я терялась в загадках.
После очередного сборища во вторник Вадик, сволочь, полез обниматься. Еще миг назад что-то рассказывал и на тебе, потная ладонь медленно заскользила по моим плечам. Пришлось случайно наступить ему на ногу каблуком. Он не обиделся. Фыркнув от досады, я поднялась одной из первых и гордо пошла в сторону родной каморки.
- Доця, - окликнула меня мама, когда я уже облегченно добралась до канареек, выдохнула и стала себя жалеть. Я удивилась, ведь одно из главных правил, заведенных мамой – родственные связи не афишировать, в дочки-матери не играть. – Доця, а что у тебя случилось с Антоном?
Я похолодела.
- А что случилось?- сама невинность. Я поставила себе пятерку за броню.
- Ты же обычно с ним сидела, а сейчас с Вадиком. Вы что поссорились?
- Да нет, - я рассеянно пожала плечами.
-Он тебя чем-то обидел? – продолжала настаивать мама.
-Нет, что ты.
- То есть Маша права и у вас роман?
Броня треснула, но в обморок я не упала. Да я вообще в обморок упала только раз, еще на интернатуре, когда, еще не обследовав пациентку до конца, поняла, что жить ей всего пару часов и все, чтоб мы не сделали - безразлично. Это был первенец на моем личном кладбище. Такой откровенный и издевательский. Безоговорочное поражение. Я тогда стойко выплыла из палаты, дошла до часовенки и там сползла на лавку. Бедняга Антон, ведь это его была больная, а я ушла с историей под мышкой, потом искал меня по всему отделению, пока я очухалась, и вернулась. Я честно исправилась, написав вместо него посмертный эпикриз и отстояв вскрытие. Кажется, он даже тогда отвез меня после работы домой, не веря, что больше в обморок я падать не собираюсь. И, кто такая Маша сразу поняла, мама всех сотрудников знала по именам, и старейших, проработавших столько, сколько и она, так и называла. Могла спокойно пить чай с любой санитаркой, после того, как отчихвостит за какую-нибудь провинность. Ее побаивались, но доверяли. Предательница Ильинична все-таки успела разболтать Вадькины насмешки.
- Нет.
Мама посмотрела на меня с ухмылкой. Ироничной и очень молодой. Пока я взвешивала, что из двух зол выбрать ложь или укрывательство, из перехода вынырнул Антон и с видом сосредоточенным и серьезным направился к нам. Заподозрить такого в чем-то постыдном – себя не уважать.
- Алька, - легко позвал он меня. Так, как всегда звал. И широко улыбнулся маме, – Я не сильно помешаю, если украду ее на пару минут?
Та срикошетила его улыбку и отступила назад, пробурчав, что получит у нее «старая сплетница».
Он закинул мне руку на плечо и потащил в отделение, говоря громко и убедительно:
- Петровна утверждает, что у тебя последние эпикризы Молчановой?
- Это кто такая? – я медленно приходила в себя, спиной чувствуя, мамин почти разочарованный взгляд нам в след.
- Это которая с баснословно дорогим водителем ритма и кучей аллергий, - он все настойчивей толкал меня к кабинету. Я послушно шла, чувствуя, что мне становится очень волнительно от близости, щеки заливает румянец и соображаю я уже с трудом.
- А, есть. Она несколько раз у нас лежала.
- Она поступила пару часов назад, а Вадька запорол винду и всему нашему архиву каюк, - весело добавил он. – Петровна готова поставить памятник за любую посильную помощь.
- Ну, ты же разбираешься в компьютерах?
- Ни за что! – улыбнулся он, втолкнул меня в кабинет и захлопнул дверь. Вопиющая небрежность в нашем королевстве открытых дверей и прозрачных папок.
Я обернулась и подняла глаза на него. Улыбка медленно сползала с его лица. Между нами было сантиметров двадцать и 31 день тишины.
- Эпикриз еще нужен? – уточнила я с издевкой.
- Конечно, - успокоил он меня.
Я кивнула, отодвинулась и включила компьютер.
- Между прочим, Вадька принимает ставки – переспали мы или нет в Риме, - выдал он, привалившись к стене и скрестив руки на груди.
- Что? – подняла я лицо. Кровь медленно убегала вниз.
- Я так понимаю, что уже даже до твоей матери дошло.
-Что??
Он очень жестко добавил:
- По-моему, ни в твоих, ни в моих интересах продолжать эти сплетни, поэтому сделай милость, перестань играть в молчанку, хорошо?
Я тупо кивнула. Он продолжал.
- Мы общаемся, как всегда, только и всего, договорились?
Я опять кивнула.
Он тоже.
- Между прочим, единственный, кто поставил против – это Шеф, - добавил он со смешком. – Он свято верит, что ты по нему сохнешь еще с интернатуры.
Я хихикнула. Потом еще раз. Села на стул и зажал рот рукой, пряча очередной смешок.
- Ты тоже ставку сделал?
Он кивнул.
- Надеюсь, не вместе с Шефом?
- Конечно, нет. Вадька после этого все в себя прийти не может, рыскает в поисках новых доказательств.
- Круто. Пожалуй, я тоже хочу.
- Доказательства? – уточнил он.
-Ставку! – снова хихикнула я. – Что на кону?
-Алька, это же не смешно, - выдавил он. Наверное, не называй он меня хотя бы так, было бы легче. Но легче мне не становилось. Смесь желания и глухой тоски бурлила внутри и путала мысли.
- Почему же? – я откинулась на стуле, разочарованно уставилась на него и пожала плечами.- Очень смешно. Мы же не переспали там. В чем спор?
- В том, как ты себя ведешь. Ты что в детском саду? Какого черта ты прячешься? – прошипел он, приблизившись к моему лицу, но это было почти криком. Зловещим и ледяным. Не скажи он этого, я бы поверила, что ему все безразлично, кроме этого спора.
- Куда же это я прячусь? – скривила я губы попыткой снова улыбнуться.
- Сама знаешь куда! – рявкнул он и снова вернулся к двери. – Ты забыла про эпикриз.
-Извини, - я открыла паку с выписками, нашла нужные ему и послала их на печать.
Когда принтер потух, собрала листы бумаги в файлик, встала и отдала ему. – Пожалуйста.
- Спасибо.
- Если не хочешь добавить доказательств- до свидания, - раздраженно добавила я. Он кивнул и вышел, оставив открытой дверь.
Около минуты я стояла у окна и смотрела, как сквозь метель пробегает стайка весело спешащих куда-то студентов. Потом упрямо вытерла непролитые слезы с щек и занялась бумажной работой. К вечеру у меня перебывало полбольницы. Виновато улыбающаяся тетя Маша. По-матерински укоризненная Роза. Шумная, испытующая взглядом Петровна. Беспрерывно хихикающая парочка девчонок-интернов. Иронично поглядывающий Шеф.
От визитеров меня спасали заглядывающие пациенты и текучка. Все остальное время я силилась придумать, что мне делать дальше. Но кроме мелочных планов мести Вадьке дело не пошло.
Но мама! Моя серьезная, дотошная, правильная мама, пользуясь тем, что Марик опять пропадал в столице, добила меня перед сном доверительной беседой.
- Ну, мне ты могла сказать? – настаивала она.
- Да, рассказывать не о чем, – отмахивалась я, не понимая, что она знает, что нет.
- Ну, да, ну да…- она с прищуром поглядывала на меня, деловито накручивая волосы на бигуди. – Думаешь, я не понимаю, что Марик оставил тебя глубоко замороженной рыбиной? Не взволновал?
Я фыркнула.
- Ты просто не можешь пока оценить такого мужчину, как он. Но это придет, детка, – она погладила меня по плечу. - Ты еще мне спасибо скажешь. А пока - гуляй, на здоровье. Мне Антон тоже нравиться.
Я снова фыркнула, стараясь скрыть свое недоумение и панику, переливающуюся через край.
- Нет, я понимаю, что ты взрослая и в разрешениях не нуждаешься, просто старайся, чтоб на работе не отразилось. Тут все узнают, раньше, чем вы между собой договоритесь и обсудят. Тем более, сейчас. За вами все будут следить.
-Больше нечего обсуждать, - пробурчала я.
- Знаешь, когда заканчиваются служебные романы? – усмехнулась она.
- Когда?
- Когда подаешь заявление на расчет в отделе кадров!
- Ты так говоришь, словно у тебя грандиозный опыт в этом деле, - сморозила я ей в тон. Мама напряглась, сложила остатки бигуди в карман халата и собралась уходить.
- Мам, - окликнула ее я у двери, пытаясь как-то заглядить напряжение последней фразы. – Спасибо.
Она снова улыбнулась.
- Детка, считай, что я ничего не говорила, если тебе так будет легче. И расслабься. Никто тебя за это не съест!
По ее логике, наверное, это было материнским благословением, чтоб мне спасть в грех? Странно, но до ее слов я никогда не чувствовала себя же униженной изменой мужу. Остаток ночи я пыталась пилить себя за грехи, рассуждать о своем предательстве по отношению к мужу, дочке, да даже матери. Выходило с трудом. Словно эти два параллельных мира прекрасно уживались во мне, не думая пересекаться. В одном я была преданной дочкой, любящей мамой, если и не верной, то заботливой женой, в другой- я была, наверное, самой собой. Утро принесло парадоксальный вывод – единственное, о чем я жалела в своей жизни, нет, кроме того, что не настояла на кесаревом сечении перед родами, так это о том, что Марат был моим первым мужчиной.
На следующий день все было тихо. Обычные дела, не более. Я с удивлением заметила, что больше никто не косится, не улыбается, и не поглядывает исподтишка. Ближе к обеду я расслабилась настолько, что сгрузила на флешку почти весь свой архив и спустилась вниз отнести его Раисе Петровне, определившей Вадьку на каторжные работы – заново набирать архив, сканируя выписки больных. Потом Роза напомнила мне, что пора забирать из «скворечника» журналы и я поплелась в университет.
После выпускного я так часто здесь бывала, что долгое время даже не ощущала, что эта страница жизни перевернута. Но три года сидения с Дашей дома вернули былой трепет и капельку грусти. Мой любимый профессор фармакологии умер, но его место приняли жуткого взяточника и лицемера, которого теперь ненавидели всем университетом. Взятки и падающую по наклонной репутацию кафедры я ему прощала только за то, что перед входом туда все еще висел портрет из некролога, и я всегда кивала ему, проходя мимо. Раз в месяц в библиотеку приходили новые выпуски российского «Вестника кардиологии», и я вызвалась забирать его, имея теперь полное право пройтись по небольшому парку, зайти в наш высотный корпус, по лестнице в торце здания подняться на пятый этаж. Стеклянная стена, окружавшая ее, библиотеку и самую большую аудиторию в обиходе называлась «скворечником», оттуда открывался восхитительный вид на город. Темыч, приехавший учиться из маленького городка как-то признался, что на первом курсе ходил в библиотеку, только, чтоб его увидеть.
С журналами под мышкой, в расстегнутой шубе и скользких на мраморном полу каблуках я пересекала огромный холл перед актовым залом, когда меня легко подхватили под руки с двух сторон и поволокли вперед. Судорожно хватая воздух, я свирепо уставилась на Антона и Лешку из хирургии, который учился со мной на потоке.
- С ума сошли? – проорала я. – отпустите!
- Алка, ты семенишь, как корова на льду! – хохотал толстенький Лешка.
- Что? Эй, ты что несешь? Грубиян, – я выкрутила руку из лап Антона, но Лешка все еще волок меня вперед.
- Правда, Лешка, корова – это слишком, на ней же ни куска лишнего мяса нет, не говоря уже о сале, - фыркнул Антон.
-Тебе видней, - хохотнул Леша. И расхохотался еще сильней, когда я врезала, что есть силы ему журналами в плечо. Оббежал меня и ринулся вперед, отвечая на ходу. – Вот, чудачка, я ничего такого не имел в виду, кроме того, что у вас когда-то была одна раздевалка.
- Именно за это ты получишь! – гаркнула я, ему в след.
- Успокой эту ненормальную, мне еще к декану! – крикнул на прощанья Леша, свернув на боковою лестницу. – Я вечером к тебе зайду.
Я замерла, уставившись в пол, а потом подняла глаза на Антона и выпалила первое, что пришло на ум:
- Я была похожа на корову на льду?
- Нет, - серьезно ответил он, потом улыбнулся, и уточнил.- На буренку.
-Что? – замахнулась я журналом в его сторону.
Он снова нацепил серьезную маску на лицо.
- У тебя есть две с половиной секунды.
- Зачем? – удивилась я. Он деловито глянул на часы. До конца рабочего дня оставалось еще два с половиной часа. Причем тут секунды?
- Чтобы сбежать!
- Куда сбежать? – опешила я. Вместо ответа, он сгреб меня в охапку и толкнул в маленькую дверь, около которой мы стояли.
Это был еще один вход в актовый зал, прямиком на сцену. Дверь открывалась практически в занавес, пыльные, когда-то ярко-бордовые тяжелые полотнища. Мы запутались в них, пока Антон захлопывал дверь, впиваясь мне в губы. Я, кажется, не протестовала. Мысли пулей вылетали из головы. Ничего не осталось вокруг, кроме жадных, нетерпеливых губ, скользящих по моим губам, по шее, руки, запутавшей в волосах, другой проворно поднявшей халат и юркнувшей под блузку, опаливая кожу. Вдруг он развернул меня спиной к себе, и рука скользнула еще ниже, под ремень джинсов. Я вяло запротестовала, пытаясь перехватить ее, он закусил мою мочку уха. Глянцевые достижения кардиологии с грохотом выпали из рук. Мы замерли. Раздались тяжелые шаркающие шаги и дребезжащий голос:
- Кто там? Курс какой? Лекция только через час, так и ломятся, проклятые…Покурить решили?
Шаги приближались. Антон быстро развернул меня к себе лицом и хихикнул.
- Не покурить, баба Зина, мы тут целуемся!
- Точно не курите? – она со свистом вдохнула. – Вы хоть не первокурсники?
-Нет, - заверил ее он. Я не выдержала и тоже хихикнула.
- Ну, целуйтесь.
И она пошла назад.
Он рассмеялся, крепче прижимая меня к себе.
- Ты меня с ума сведешь! – прошептал он мне на ухо.
- Почему опять я?
- Потому что! – он прижался лбом к моему лбу. Я подняла ладонь и вытерла с его губ и щеки свою размазанную помаду. – Не знаю, каким образом у тебя это выходит.
Чмокнул мою ладошку и пытливо уставился мне в глаза.
- Готов рассмотреть любые условия.
-Условия чего?
- Ты знаешь, чего.
- Антон, - умоляюще начала я…
- шшшш…. – он прижал палец к моим губам и провел им по щеке, тоже вытирая размазанную вдребезги помаду. – Просто подумай об этом. Пожалуйста. Обещаешь?
Я кивнула, пропадая в глубоком омуте потемневших от расширенных зрачков глаз.
- Пошли.
Он поднял журналы и потащил меня к выходу.
В конце парка нас догнал сначала Лешкин снежок, а потом он сам. Завязалась нешуточная битва. Я вздохнула, безжалостно скрутила журналы в карман халата, застегнула шубу у воротника и принялась лепить снежки.
-Кардиологи, сволочи, так нечестно! – орал забитый Лешка, отряхивая тонкий хлопковый костюм. – Двое на одного нечастного хирурга!
----------------------------------------------
пыс...Яна,спасибо за текст.
Манюня, вообще-то,
мальчишка.Но он не сердится пока за такие прозвища.